Колодезь - Страница 51

– Так-то посмотреть, я и впрямь богатый человек, ни в чём себе не отказываю, всякую мелочь деньгами покупаю. А куда оно, богатство-то? Я тут один сижу, как бирюк. Раньше хоть старушка из деревни прихаживала, бельё мыть, дом в порядок привести. Убогая она, а всё словом перекинешься, и дышать легче. Так и ту попище хворостинский запугал – теперь не ходит.

– Одному всегда неладно, – признался Семён. – По себе знаю. В неволе вроде и людей рядом много, а все чужие. Хуже, чем один.

– Во-во... Понимаешь... – Старик поглядел пристально и тихо сказал: – Остался бы ты тут со мной. Вместе бы людей поили. А то невмоготу одному. Я ведь на деле не святой, скорбное пустынное житие не по мне. Моченьки нет.

«Не отпустит!» – пала безысходная мысль.

Семён сполз с лавки, стукнулся лбом о свежевымытые плахи пола:

– Батюшка, милостивец! Христом-богом прошу: не держи! Душа по дому плачет. Семья у меня под Тулой осталась. Дозволь родителев посмотреть, с братом повидаться. Жена тоже... Пожалуй, государь, заставь бога молить, отпусти!...

Дед Богдан вскочил, захлопотал вокруг Семёна:

– Да кто ж тебя держит, чудной человек? Я так попросил, спроста, а коли не лежит сердце, я неволить не стану. Хоть завтра с утра иди.

Семён бесперечь кланялся, словно китайский болванчик, какого довелось видеть в Кашгаре. Слов не было.

Дед Богдан, видно, тоже прочувствовался и сказал, чтобы скрыть смущение:

– А сегодня-то поможешь мне воду таскать, ежели придётся?

Семён с готовностью вскочил:

– Конечно, сделаю! Ты только объясни как – я всю Сухону перетаскаю!

– Ишь, как распалился! – усмехнулся дед. – Сухону побереги, жалко, чать. А как я это делаю – самому дивно. Иду – и вот уже там. Потом обратно поворачиваю – и уже тут. Дело неведомое, дорогу нахожу, словно собака носом. Иду к людям: глядь – вокруг степь. Иду домой – а дом уже рядом. Божий промысел, должно полагать. Всемогущему не трудно.

– А не страшно? – оторопело спросил Семён.

– Вот и я о том, – улыбка потонула в клочковатой стариковской бороде, – мне-то, старому, в привычку, а свежему человеку, поди, боязно. А мы с тобой вот как сделаем: ты будешь ворот крутить, а я с вёдрами похожу. Так ладно будет? – Ладно...

– Вот ближе к вечеру и сходим, раньше не надо, дело молитвенное, не суетное. А завтра с утречка пойдёшь в свою Тулу.

Когда солнце начало клониться к еловым вершинам, дед Богдан взял вёдра и пошёл на гору к колодцу. Семён был готов задолго до того. Помылся у ручья, расчесал гребешком волосы, старательно помолился перед образами. Потом бездельно сидел, томился, как невеста перед венцом. Оно и понятно: дело небывалое. Так просто идти негодно, и как готовиться – неясно. Словом, мука мученическая, будто казни ждёшь. А дед Богдан до последнего рукодельничал, лапоть подковыривал да мурлыкал под нос песню: «А в ту пору Рязань слободой слыла...» Ему-то что – не привыкать. Хотя, кажись, и он волнуется: зачем иначе с лаптем возиться? По его доходам можно и, козловые сапожки таскать. Впрочем, чужая душа – потёмки. Может, просто жалко деду денег на сапоги, жадность придушила. А кто осудит? Дед, по всему видать, жизнь в скудости провёл, вот и бережёт среди богатства старые лапотки. Кто нового не видал, тот и ношеному рад. А ещё, может статься, что в тех лаптях вся сила, без них не пройти по волшебной дорожке. Не тебе знать, Сёмка, помалкивай, жди знака. А как кивнёт дед – вставай и иди, куда хозяин велит.

К колодцу Семён подходил затая дыхание и с молитвой на дрожащих губах. Думал ли, что так-то страшно по воду ходить?

Ни бадью, ни цепь дед Богдан не прятал, оставались при колодце. И когда Семён ухватился за ручку ворота, всякая боязнь пропала, тем паче что на этот раз лесная даль никуда не делась, Семён по-прежнему видел себя на холме. Оставалась работа, а это вещь знакомая. Семён духом выдернул первую бадью, наполнил вёдра. Старик подхватил их и разом, едва шагнув, скрылся. И через минуту явился снова – Семён едва успел вторую бадью вытащить.

– Будет дело, – произнёс он. – Там народу сотни две, и все на коленках. Видать, не только вас метель песчаная задела. Одному мне и не справиться бы. Крути веселей!

Семён ухватился за ворот.

Казалось бы, много ли делов – бадейку воды вытащить? А ежели дюжину? А две? Да ещё если время торопит и дед Богдан поспешает, словно мальчишка, подгоняя помощника: «Живей, засоня!» Тут бояться некогда, успевай поворачиваться. Только станет бадья на бревенчатый край, приходит пора воду переливать. Кучка мокрого серебра росла на приступке, и Семён опять засомневался: для людей бегает старик или для денег?

– Притомился?... – Дед Богдан сотворился из воздуха, горячая сухость подула ему вслед, напомнив о далёких пустынях.

– Не-е! В самый раз!

Новые монетки звякнули в общую кучу.

– А то давай ты с вёдрами сходи, а я покручу покамест.

– Я лучше тут...

– Давай, давай, не увиливай! Взялся, так всю науку должен превзойти. Назвался груздем – полезай в кузовок.

Семён покорно нагнулся за вёдрами, слабея ногами, сделал шаг, другой... Ничто вокруг не менялось. Приминалась под ногами трава, синел вдали лес, остывающий воздух сладко пахнул клеверами – всё было здешнее, ничто не напоминало о чужедальних местах.

– Не вышло, – огорчённо произнёс дед Богдан. – А я надеялся, раз ты сам оттуда, то сможешь помощником стать. У меня-то уже сила не берёт...

– Я крутить буду! – виновато произнёс Семён. – Сколько надо, столько и буду.

– Кру-ути!... – Дед подхватил вёдра и исчез.

Семён, обрадованный, что не пришлось вновь ввязываться в колдовство, с готовностью ухватился за ворот, и лишь потом понял, что неловко посулил старику остаться при нём и вечно тягать из колодца воду.